Введение
Н. Холина

Т.В. Грачёева в статье «Когда не нужны слова, или молчание как взаимодействие. Фильм Зазы Халваши “Намме”» упоминает, что фильм создан, как на основе старинной грузинской легенды, так и на основе реальной истории. Это сразу задает определенный ракурс рассмотрения этого изящного и глубокого эссе через легенду, как выражение важных бессознательных мотивов в жизни молодой девушки, выросшей в семье без матери, и через конкретную историю девушки Хамме, живущей в семье с отцом и тремя старшими самостоятельными братьями. Не зная первоисточник, ту самую легенду, можно довериться одной из грузинских легенд. «В бедной сакле сидел крестьянин Фарнаоз и качал плачущего младенца. Молодой отец плакал и над своей неловкостью, и над ребенком, и над горем, его поразившим так неожиданно, так внезапно. Давно ли во всей деревне не было четы счастливее и дружнее Фарнаоза и Этери, и как они радовались надежде иметь ребенка, /…/а теперь каждый крик маленькой дочери, которую он назвал Этери, вызывал перед его воображением образ другой Этери, красивой, цветущей здоровьем, с похорон которой он только что вернулся». (Сказание об Этери. Сборник грузинских легенд, М., 1889 г.) Девушка-целительница, которая призвана стареющим отцом продолжить его миссию, исключительно одинока. Отец против ее отдельной жизни и женской судьбы. Хамме и сама страшится выйти за пределы дома. Символика фильма – тишина, молчание, вода, озеро, рыба, зеркало, исцеление. Это, возможно, бессознательная связь Хамме с матерью. Автор пишет: «Одно из описаний одиночества Мелани Кляйн в ее последней работе “О чувстве одиночества” (1963) следующее: одиночество есть “неудовлетворенное желание понимания без слов”. Согласно Кляйн, эти переживания усиливаются в связи с “депрессивным чувством непереносимой потери” и репрезентируют желание вернуться к раннему, первичному взаимодействию с матерью, когда это понимание без слов основывалось на прямом контакте между бессознательным матери и бессознательным младенца». Хамме связана с отцом не менее прочно. Страшные фантазии победившей мать девочки, ее избранность и вина не дают ей уйти из дома отца. Хамме способна полюбить и думать о жизни с мужчиной, но при этом теряет силу исцелять (и всемогущую фантазию исцелить мать и отца). Что будет исцелением самой целительницы? Суицидальность, как атака на нуждающуюся часть селф (Ирма Бренман-Пик), как попытка уйти по последнему пути матери? Или Хамме способна прожить женскую судьбу, как отважилась прожить ее мать?

М. Д. Дубинский в статье «Парадоксальное пространство аналитического сеттинга» представляет авторское видение конструкции и парадоксов психоаналитического сеттинга. Автор изучает роль сеттинга в актуализации архаических конфликтов в переносе/контрпереносе, таких как слияние – автономия, безопасность безусловной любви и объектный сексуальный выбор, забота и ответственность в сохранении стабильности и порядка и борьба за власть. Важным фокусом работы являются размышления о влиянии сеттинга на расширение сознания, на переход от превалирования магического мышления к большей рациональности и осознанности. Теоретической рамкой для идей автора являются работы Фрейда, Винникотта, Стайнера, Гринсона, Левальда и др.

Уместно будет сказать, что в классической статье «Психоаналитический сеттинг», опубликованной в Межрегиональном энциклопедическом словаре (IPA) под редакцией Татьяны Алавидзе, региональными консультантами которой являются Joan Schachter (Европа), Jon Tabakin (Северная Америка), Thais Blucher (Латинская Америка), а межрегиональным сопредседателем Arne Jemstedt (Европа), можно познакомиться с материалом о психоаналитическом понятии «сеттинг» в его исторической перспективе и в его трансформации в разных школах психоанализа. Вот небольшой фрагмент из этой статьи. «Сеттинг – это стабильные условия, необходимые для проведения исследования и трансформации психических явлений, особенно тех, которые касаются бессознательного, в специальной терапевтической среде». Концепция психоаналитического сеттинга подразумевалась Фрейдом, как видно из его работ по технике (1912, 1913), с самого начала развития психоанализа как метода исследования и лечения. Хотя в силу разных причин Фрейд предлагал различные модификации внешнего сеттинга (шесть сеансов в неделю в один и тот же час каждый день), развитие и разработка этого понятия в основном касались бессознательного значения сеттинга для аналитика и пациента. Особое внимание уделялось сеттингу в работе с пограничными и труднодоступными пациентами и внутреннему сеттингу аналитика, называемому также аналитической позицией аналитика (Schafer 1993)» (https://www.ipa.world/IPA/IPA_DOCS/ PDFDocuments/ED/Setting_Russian.pdf)

В статье О.А. Исаковой «Мир без хорошего объекта возможен?» представлен случай Милы. Читатель следит за течением аналитической работы с неослабевающим вниманием, так как случай кумулятивной травмы типичен и, как всегда, исключительно индивидуален. В фокусе внимания – психоаналитика отношения переноса-контрпереноса. Теоретической основой взгляда автора на динамику работы послужили идеи М. Кляйн, Р. Хиншелвуда, Э. Бренмана, Д. Винникотта, Д. Стайнера, Х. Сигал. Аналитик дает пациентке имя Мила, чтобы в совместном процессе поиска, «воскормления и воспитания» (О.А. Искова) хорошего объекта не утратить способность соприкасаться с милыми чертами в основном атакующей пациентки. Динамика анализа такова, что аналитическая пара сталкивается со стремлением жестокого суперэго пациентки уничтожить хороший объект в себе и в аналитике. Обнаруживая психику пациентки в периодическом колебании (Ps↔D) позиций, аналитик погружается в бессознательный конфликт Милы. Психоаналитическая пара попадает в ловушку, где неудержимое стремление пациентки выбросить-вбросить ужасающие проективные идентификации, разрушающие психику, встречается с невосприимчивостью, недоступностью психики матери/аналитика и невозможностью контейнирования ужаса, боли, гнева, зависти, страха несуществования. Обнаружение ростков хорошего в себе сменялось потерей возможности соприкасаться с этой реальностью с периодичностью флуктуации (Ps↔D). Автор пишет: «Эти откаты назад удручали меня, до некоторой степени ухудшая мою способность впускать ее проективные идентификации, поскольку мой хороший объект подвергался беспощадным атакам. Восстановление моего внутреннего аналитического объекта и способности к контейнированию успокаивали пациентку, ее состояние улучшалось, и появлялась новая серия сновидений. Таким образом, довольно медленно продвигался наш аналитический процесс». На встречах «появились рассказы о том, что ей что-то удалось, стало возникать ощущение, что у нее внутри есть что-то хорошее». Драматичность совместной жизни, прожитой аналитической парой, можно представить словами Д. Винникотта, цитируемыми автором. «Ты ценен для меня, потому что ты выжил, хотя я тебя разрушил», «Пока я тебя люблю, я буду тебя уничтожать в бессознательных фантазиях. … Теперь субъект может использовать объект, который смог выжить. Это происходит, поскольку объект оказывается за пределами всемогущего контроля субъекта и становится полноправным внешним явлением, а не проективной сущностью».

Статья Н.И. Кигай «Личная вовлеченность и профессиональная нейтральность: работа аналитика в расщепленном мире. Этические дилеммы в современной социальной ситуации» посвящена работе психоаналитика и пациента в контексте кумулятивной межпоколенческой травмы. Автор пишет: «Нормальный процесс подразумевает, что пациент начинает устанавливать связи, которые до того оказывались слишком мучительными, обнаруживать и выдерживать свои переживания и понимать их смысл. Это касается и текущей сессии, и отдаленного прошлого». Размышляя о внутренних причинах травмы, автор приводит идею Биона из статьи «Нападение на связи». «Бион пишет, что соответствующее психическое состояние, когда связи разрушаются, формируется не только в силу собственных деструктивных импульсов и фантазий младенца, но и в силу того, что он не мог в достаточной мере, необходимой для его развития, воспользоваться возможностью проективной идентификации, потому что его первичный объект, мать, отказала ему в такой возможности». «В существовании каждого младенца, – пишет Бион, – возникают моменты, когда он не может выдерживать свое аффективное состояние и должен проецировать его в мать. Понимающая мать может понять и воспринять ужас младенца, одновременно сохраняя внутреннее равновесие». Автор задается вопросом: «Однако что будет, если мать не может вынести таких чувств и либо отвергает и отрицает подобное переживание ребенка, либо сама оказывается затоплена проецируемой в нее тревогой». Травма матери делает ее невосприимчивой к аффектам ребенка. «Работы в области нейропсихологии и применяемые в них методы визуального исследования мозга, – продолжает автор, – позволяют утверждать, что травма воздействует непосредственно на структуры мозга, которые отвечают за развитие специфических высших функций. Она затрагивает отделы мозга, отвечающие за установление близких, интимных и теплых отношений, за регуляцию аффекта и за определенные аспекты познавательной деятельности. Это приводит к эмоциональным и поведенческим искажениям, которые могут воздействовать на следующее поколение». Внешние причины травмы и трудности работы в аналитической паре Н.Кигай подробно и глубоко освещает в следующих разделах статьи:

Нейтральность вчера и сегодня;

Неизжитая травма;

Ненависть, идеализация, разделение;

Контекст и аналитическая практика;

Психоаналитическое сообщество и практика.

Автор опирается на теоретические взгляды У. Биона, М. Фельдмана, У. Поланда, Р. Мани-Керла, В. Болебера, Э. Штауба, Ж. Пюже, Э. Левинас и др.

Статья А.Ф. Ускова «“Психоанализ никогда не развивался в обычных, предсказуемых условиях”. Дискуссия к докладу Натальи Кигай» ставит перед читателями важные и сложные вопросы. «Как признать наличие травмы, которую мы получили или которую мы нанесли другому? Как исправить понесенный ущерб и возможно ли это? Можно ли простить насильника или обидчика, если это член твоей семьи, близкий тебе человек? Можно ли простить самого себя за то, что ты стал жертвой, не смог себя защитить, не смог отомстить обидчику, наказать насильника? Можно ли, наконец, подвести черту и оставить травматические события в прошлом, обезвредив их ядовитое, разрушительное действие на свою жизнь и жизнь своих близких?» Автор обращает внимание на два теоретических аспекта анализа травмы: во-первых, необходимость различать по- следствия коллективной травмы (в том числе межпоколенческой) и индивидуальную динамику личности, во-вторых, опасность потери аналитической позиции в случае идентификации либо с насильником, либо с жертвой. Аналитику, работающему с травмой, требуется исключительная чуткость к контрпереносу, чтобы избежать расщепления и сохранить возможность интегративной позиции. «Агрессор нуждается в жертве, которая позволяет ему чувствовать свою силу, свою власть, свою победу. Но и жертва может нуждаться в агрессоре – чтобы чувствовать свое моральное превосходство и свою невинность – и отрицать, таким образом, вину за собственные деструктивные импульсы. Если мы полностью встаем на одну из этих позиций, то оппонент дегуманизируется – превращается во врага, с которым в реальности или в фантазии можно делать все, что угодно», – пишет автор.

В небольшом тексте Мелани Кляйн «Последствия войны для детей» удивительно ясным и понятным языком изложены принципиальные идей психоанализа. Мелани Кляйн рисует картину внутреннего мира ребенка, подвергающегося внешним и внутренним атакам, показывает неизбежность травматизации в случае лишения стабильности, в ситуациях переживания потерь, хаоса и насилия. В то же время Мелани Кляйн подчеркивает возможность помочь детям даже в самых тяжелых испытаниях. В этом номере Вестника публикуется уникальный материал, который нашла и перевела И Гиль Сон: «Копия Текста для радиотрансляции на французском языке по Европейской службе (21 октября 1944 года)»

Статья М.А. Нестеренко «Достижение депрессивной позиции: плата за входной билет» посвящена трудностям подросткового периода и ключевым аспектам психоаналитической работы с подростками. Кто же этот «пасынок аналитического мышления» (А. Фрейд), нарциссически организованный субъект или личность со специфической подростковой организацией (Марго Водделл)? Теоретической рамкой для клинической работы с подростками автор видит идеи М. Кляйн о колебаниях личности от параноидно-шизоидной позиции к депрессивной. Автор пишет: «Обе позиции можно рассматривать как системы ценностей, где в первом случае доминирует то, что можно было бы назвать “благом для себя” (здоровье, безопасность, достижение удовлетворения самого себя), а во втором – “благом для другого” (забота о здоровье, безопасности и счастье объекта)». М.А. Нестеренко описывает взгляды М. Кляйн, Дж. Стайнера, Мельтцера, Марго Водделл, Марии Роуд на изменения, происходящие в психической системе человека, рассматривает тонкую дифференциацию каждой из позиций (Ps↔D), а также роль процессов интеграции, интроспекции, репарации для достижения депрессивной позиции. В статье автор приводит случай клинической работы с Бертой и виньетку о Веронике. Это убедительный анализ подростковой организации. Отрывок из стихотворения И. Бродского «На прения с самими собой ночью» был очень важен для Берты, но также и для работы аналитической пары. «Чиня себе правёж, душе, уму, порою изведешь такую тьму / и времени и слов, что ломит грудь, что в зеркало готов подчас взглянуть. / Но это только ты, и жизнь твоя уложена в черты лица, края / которого тверды в беде, в труде и, видимо, чужды любой среде. / Но это только ты. Твое лицо для спорящей четы само кольцо. / Не зеркала вина, что скривлен рот: ты Лотова жена и сам же Лот». Автор пишет: «Основные механизмы, характерные для параноидно-шизоидной позиции (расщепление, проекция, всемогущество и отрицание), – неотъемлемая часть подростковой организации. Марго Водделл отмечает, что текучесть этой организации предполагает возможность использовать эти механизмы в качестве “прелюдии к пониманию, самопознанию и способности переносить ежедневные унижения и ощущаемые недостатки, которые омрачают эти трудные годы; переносить их без чрезмерного отрицания, отступления, бегства или оборонительного маневра. То, что выглядит как нарциссическое расстройство, может быть ближе к защите/ самозащите”».

Представляя статью Марка Солмса «Новый проект научной психологии: Общая схема» в Вестнике, которую перевела Александра Оксимец, я воспользуюсь тем же приемом, который использовал он сам, предоставив слово одной из редакторов (Maggie Zeller) его статьи для краткого вступления. Вот выдержка из статьи. «Одна из редакторов попросила меня написать это вступление, чтобы вдохновить обескураженных читателей постараться понять эту статью. Я понял, что не смогу сделать это лучше, чем она сама: На мой взгляд, ценность этой статьи (и книги, над которой Вы работаете) заключается в том, что она артикулирует инфраструктуру по-настоящему нейропсихоаналитической модели сознания и мозга. Эта модель позволяет теоретикам, клиницистам и исследователям объяснять сложные взаимодействия между мышлением и эмоциями, импульсом и регуляцией, сознательным и бессознательным, генетикой и опытом и т. п. Все это имеет смысл для тех клиницистов, которые работают с этим ежедневно. Я думаю, если Вы сможете это артикулировать, то сможете подтолкнуть некоторых читателей погрузиться в эту труднодоступную работу, ведь она раскрывается через пару страниц. И я думаю, что тот, кто дочитает ее до середины и до последних частей статьи, сочтет ее захватывающей (Maggie Zellner, личная коммуникация)». Цитата из статьи М. Солмса «Новый проект…» (Приложение): «Зигмунд Фрейд набросал первую часть своего знаменательного “Проекта научной психологии” в течение двух недель, с 10 по 25 сентября 1895 года. Хотя при его жизни “Проект” так и остался неопубликованным, он вызвал огромный резонанс, когда был опубликован в 1950 году (на немецком языке, английский перевод появился в 1953 году). В этой работе Фрейд попытался достичь того, что с тех пор стало целью целой междисциплинарной области под названием нейропсихоанализ: а именно, интегрировать наши психоаналитические и нейронаучные взгляды на психический аппарат. По этой причине я счел целесообразным попытаться обновить “Проект” в свете последующего развития науки, особенно в области аффективной и вычислительной нейронауки. Теперь я надеюсь, что вы поможете мне в дальнейшем усовершенствовании этого “Нового проекта”». Вот еще одна цитата из другой статьи Марка Солмса. «И все же я закончу скорее на тихой, чем на громкой ноте. На данный момент наука о мозге представляет собой апелляционную инстанцию для психоанализа не больше, чем психоанализ для науки о мозге. Финальной апелляционной инстанцией для психоаналитиков является  клиническая ситуация. Следовательно, я приглашаю читателя сопоставлять описанные мной здесь теоретические инновации с данными своего психоаналитического опыта. Действительно ли эти новые концепты лучше придают смысл тем фактам, которые мы наблюдаем? Действительно ли нам необходимо предпринимать эти сложные шаги в своей теории?» (Сознательное Ид, Журнал Практической Психологии и Психоанализа, 2020, № 2 https://psyjournal.ru/articles/soznatelnoe-id)